Раскрутка - Страница 38

Дверь распахнулась. Радченко увидел перед собой женщину в застиранном коротком халатике, губы ярко накрашены, всклокоченные волосы, а под правым глазом виднелся синяк.

– Тебе чего, мальчик? – спросила женщина, окинув незнакомца взглядом. Судя по виду, какой-то лох, который ищет неприятностей. – Мамку потерял?

– Мне нужна Валентина Узюмова. – Радченко уже догадался, что женщина, которую он ищет, стоит перед ним, и завел старую пластинку. – Я армейский друг Олега Петрушина. Приехал в гости без телеграммы. И узнал, что тут такие дела, такое несчастье…

Он вытащил из кармана смонтированную на компьютере фотографию, сунул под нос Узюмовой, но та не захотела смотреть.

– От меня чего надо?

– Думал, посидим, помянем человека. Вспомним все хорошее. Как водится.

– Уже без тебя помянули, умник. Как водится. Ты бы еще лет десять подождал и тогда приезжал.

Узюмова хотела захлопнуть дверь, но Радченко успел просунуть ногу в проем.

– Подожди минутку, – он заговорил быстрее, – может, у тебя какие вещи от Олега остались? Рисунки, записные книжки или еще что? Я бы взял. Ну, на память. У меня же ничего от него не сохранилось. Поищи. Я сегодня при деньгах, заплачу, сколько скажешь.

– Валялись в шкафу какие-то тряпки, – голос Узюмовой сделался мягче, – но я их выбросила. А вот картинки его, кажется, где-то лежат.

– Кого там черти принесли? – Мужской голос прокатился по дому как раскат близкого грома. – Чей хлебальник кирпича просит?

– Отстань, это по делу, – обернувшись, крикнула в ответ Узюмова.

– К тебе по делам не ходят, лярва. К тебе только за этим ходят… За этим самым.

На веранду вывалился здоровенный амбал, заросший щетиной. Из одежды только трусы в горошек и майка, разорванная до пупа. Он встал за спиной Узюмовой, подтянув трусы, уставился на Радченко какими-то белыми бесцветными глазами, словно прикидывал, с какой руки бить незнакомцу в морду.

– Отстань, говорю, это по делу, придурок. Урод недоделанный.

Узюмова толкнула любовника в грудь, вошла в дом, захлопнула дверь и повернула замок. Радченко топтался под окнами, слушая матерную ругать и какие-то странные звуки, будто с места на место двигали тяжелый чемодан или сундук. Он успел выкурить сигарету, когда дверь снова открылась, Узюмова сбежала по ступенькам вниз, держа в руках большую картонную папку с тесемками.

– Тут его мазня, – сказала она. – Сколько дашь?

– Сначала взглянуть надо.

На веранде раздались шаги, вниз по ступенькам неторопливо спускался амбал в трусах. В руке он сжимал суковатую палку.

– Пока будешь смотреть, он тебе башку открутит.

Времени на раздумье не оставалось, Радченко сунул в руку женщины пару крупных купюр и взял папку.

– А зеленая тетрадка, такая толстая, тебе не попадалось?

– Не попадалась. Теперь проваливай.

– Ты еще не убрался, сволочь?

Мужик сделал вперед несколько шагов, но Радченко уже рванул к калитке.

– Еще раз явишься сюда, зашибу так, что ни один лепила не заштопает, – проорал вслед мужик, подобрав с земли камень, кинул в спину незваного гостя, но промазал. – Или кишки выпущу. И повешу сушить на бельевую веревку. Только покажись, тварь. Паскуда такая. А ты что вылупилась?

– Отлепись, вонючка.

– Откуда у тебя деньги? Ты ему за деньги давала?

За спиной началась какая-то возня, женщина закричала, собака залаяла громче. Но Радченко ничего не видел и не слышал, зажав в руках папку, он проскочил мимо собачьей будки, вывалился на улицу через калитку и зашагал в темноту.

* * *

Вернувшись, он позвонил жене и до ночи просидел на тесной веранде бабкиного мезонина, изучая рисунки Петрушина. А их набралось порядочно, две толстые папки, хоть выставку открывай. Но ничего примечательного в тех картинках не было. Наброски цветными карандашами и мелками. Несколько натюрмортов, выполненных акварелью на толстых листах ватмана. Зарисовки с натуры, несколько незаконченных пейзажей, женские портреты. На одном из рисунков – Валька Узюмова. Только без синяка под глазом и прическа аккуратная. Тут был даже истопник Гречко, в тельнике и фуражке моряка торгового флота. Когда-то он носил усы, бородку, длинные патлы, смахивал на солиста некогда популярного ансамбля «Песняры».

На задней стороне одного из рисунков были записи от руки: «Пять килограммов гвоздей, семь кубометров доски обрезной, три кубометра горбыля, восемь листов кровельного железа, оцинкованного». Дальше неразборчиво. Кажется, Петрушин делал записи в спешке, словно торопился за покупками. Кому понадобилось кровельное железо, гвозди и доски – неизвестно. Под записями подведена черта. Ниже колонки цифр. Очевидно, цены на строительные материалы. Включив портативный компьютер, Радченко составил отчет о проделанной работе за сегодняшний день. Первый вариант отчета, короткий, отправил в Москву по электронной почте. Подробный вариант записал на диск. Возможно, начальство заинтересуется нюансами его изысканий. Завтрашним утром он положит диск в багажник «Жигулей» под резиновый коврик.

Радченко погасил свет за полночь и вырубился, едва коснувшись головой подушки. Снился ему бесконечный коридор больницы, у единственного окошка самодельная кроватка, сколоченная из горбыля, в которой, туго спеленатый, лежал младенец с усами, жиденькой бородкой и синяком под глазом. «Это мой?» – спрашивал Дима медсестру, стоявшую у изголовья кроватки, но та отводила взгляд и молчала.

«Это мой? – повторял Радченко и всхлипывал, готовый расплакаться. – Скажите, пожалуйста, это мой? Тогда почему он такой… Ну, небритый?» Сестра пожала плечами. «А синяк? – Дима так волновался, что с трудом подбирал слова. – Синяк кто ему поставил?» – «Ну этот, как там его… сожитель Узюмовой», – сказала сестра. Из темноты коридора выплыл молодой человек с фотоаппаратом, он представился корреспондентом московской газеты и, не спросив разрешения, сделал несколько снимков странного младенца. Потом с чувством пожал руку Радченко и сказал: «От души поздравляю. Такое нечасто бывает. Да… От всего коллектива нашей газеты поздравляю вас с высокими достижениями. Рад за вас. Обязательно опубликуем фото на первой полосе». И как сквозь землю провалился.