Раскрутка - Страница 58

Не ответив, Гречко достал из торбы и натянул стоптанные ботинки. Повздыхал и тронулся дальше. Через полтора часа Радченко заметил, что определенного направления Гречко не придерживается, идет, куда глаза глядят. Видно, заблудился, но сознаться не хочет. Еще час они блуждали по камышам между болотами и песчаными отмелями. Радченко думал о том, что художнику Петрушину в жизни попадались не самые лучшие люди, а человеческой доброты и хорошего отношения к себе он видел столько, что все это хорошее отношение вместе с человеческой добротой уместится в детском носовом платочке. Иначе почему сам себя загнал в эту забытую богом дыру, где нормальный человек, пусть даже он в бегах, не протянет и недели. Умом двинется.

Истопник уже выдохся. Замедлив ход, он матерился не по делу или принимался стонать, вспоминая мать, которая родила, чтобы ее ребенок только мучился и страдал на этом свете. Ботинки слетали с босых ног, Гречко вытаскивал свои опорки из жидкой грязи и, кажется, уже готов был пустить слезу. Пришлось устроить привал, перекусить консервированной килькой и галетами. И запить это дело водой из фляжки. Когда Гречко расстелил брезент и уже готовился задремать, Радченко поднял его пинком под зад и сказал, что надо идти.

Истопник безропотно поднялся и поплелся дальше.

– Ты же рассказывал, что на лиманах ориентируешься лучше, чем в родной станице, – говорил Радченко. – Говорил, что с завязанными глазами найдешь…

– Мало что я говорил. – Истопник облизал пересохшие губы. – Ориентиров не вижу. За лето такой тростник вымахал.

Через час они вышли на узкую тропку, проложенную в камыше. Двинули по ней и уткнулись в болото. Кажется, здесь они уже были, и тропинку эту они проложили.

– Вот же бляха…

Радченко не успел закончить фразу, сделал шаг в сторону, наступил на кочку, сделал еще шаг и по пояс провалился в воду. Гречко засмеялся во всю глотку. Прижал ладони к животу, согнулся пополам, продолжая ржать и показывать пальцем на Радченко, будто вокруг собралась публика. Отсмеявшись, бросил ему веревку с петлей и поплевал на ладони.

Через просвет в камышах за Радченко и его спутником внимательно наблюдали две пары глаз. Мужчины, одетые в болотные сапоги и тельняшки, переглядывались, решая, когда удобнее вылезти из укрытия. Они видели, как бедолагу, попавшего в промоину, извлекли из воды. Радченко сбросил с плеч мокрый рюкзак, видимо тяжелый, усевшись на землю, стянул сапоги, рубаху и штаны. Гречко нарезал стеблей камыша, притащил охапку сухого хвороста и запалил костерок. Быстро темнело, и путники решили продолжить свои изыскания утром.

Радченко открыл консервы и распечатал пачку галет. Гречко от угощения отказался, потому что мучился изжогой еще с обеда.

– Ну, и куда дальше идти? – спросил Дима, запивая кильку водой.

– Утро вечера мудреней, – философски заметил Гречко.

Он хотел еще что-то сказать, но из камышей появились две темные фигуры. Ствол пистолета ткнулся в затылок истопника. Радченко, не успевший даже обернуться, почувствовал, как к шее приставили нож.

– Поужинали? – спросил один из незваных гостей. Голос был хриплый, простуженный. – И хорошо. А теперь подняться, расставить ноги. Руки за голову. Одно неверное движение – и завернете ласты.

После короткого обыска тот же мужик с хриплым голосом сказал:

– Берите пожитки и пошли.

– Темно уже, – ответил Радченко. – Может быть…

– Или вы идете добром, или…

– Добром, конечно, добром, – отозвался Гречко. – Раз приглашаете, пошли. Мы согласные.

* * *

На след потерявшегося мотоциклиста и его спутника Безмен вышел легко. Таксист, подвозивший до рынка лжемилиционера, недолго отбрыкивался. Только поначалу заявил, что его с кем-то перепутали, утром он якобы доставил к родильному отделению больницы женщину, у которой начались преждевременные схватки, а потом около часа прождал ее супруга, чтобы отвезти его обратно домой. Безмен терпеливо выслушал эту сказку и даже поинтересовался, кто родился у той бабы: мальчик или девочка.

Разговор происходил на пустыре у моста, место безлюдное, никто не мешал. Таксист хотел еще что-то наплести: у этого мужика фантазии на троих хватит. Но Безмен решил, что время идет, а он еще не обедал. Вытащил монтировку и раздолбал фонари и заднее стекло «Волги», потом обогнул машину и долбанул по ветровому стеклу и фарам. На глаза таксиста навернулись слезы, он только прижимал руки к груди и повторял:

– Ради всего святого… А у той бабы девочка родилась.

– Девочка? – выкатил глаза Безмен. – Не мальчик?

– Точно, девочка, – шмыгнул носом таксист.

– Значит, девочка? Младенец женского пола? Не ошибаешься?

– Не ошибаюсь. Так молодой отец сказал.

– Молодой отец сказал? – Глаза Безмена налились кровью.

Шагнув вперед, он съездил таксиста кулаком по морде, слева добавил по шее. И провел прямой правый, срубив мужика с ног. Парни поставили таксера на колени, и Безмен отвесил ему еще несколько зуботычин и разорвал мочку уха. Тогда память к дядьке вернулась, и он подробно, в живописных деталях, обрисовал мента и мотоцикл «Иж», без номера, синий, с хромированными крыльями.

От милицейской формы, что пассажир оставил в машине, таксист благоразумно избавился, бросив мундир и фуражку в мусорный бак.

Безмен лично обыскал машину, под пассажирским сиденьем обнаружил компьютерный диск в пластиковом футляре. Разочарованный результатами поисков, он еще пару раз двинул в рыло таксиста, на том и расстались. Уже в доме после обеда Безмен вставил диск в ноутбук и стал читать копии отчетов Радченко, но долго не мог понять, что это за тексты. Под записками не было подписи, только две буковки Д. Р., кому предназначались послания тоже неизвестно. Оказалось, что Д. Р. вплотную занимался поисками какой-то тетради или дневника, который вел Олег Петрушин. За последнюю неделю Д. Р. встретился с тремя десятками граждан, которые были знакомы с художником, собрал кипу его рисунков, но ни фига не нашел.